Вечерний сон
Монотонный скрип кресла-качалки наполнял просторную, почти пустую комнату. Прямо посреди помещения в освещенном телевизором круге, подрагивая, сидел высокий, седой Старик. Судорожно царапая ключицу и оттягивая воротник старой футболки, он дышал часто и неглубоко, словно медленно погружаясь в ледяную воду, а за его спиной - в темноте, танцевали гибкие, бесформенные тени. Они знали, ждать осталось не долго: старик умирал.
Он почувствовал боль в груди 30 минут назад, как только последний кусочек его жизни отправился в плотный черный пакет с мусором. С трудом держась на ногах, старик отпер входную дверь и выключил свет. Его любимое потрепанное кресло, стоявшее ровно посередине комнаты - единственный, помимо телевизора, оставшийся на своем месте элемент интерьера уютно скрипнуло под его весом. Все было готово.
Старик прикрыл холодеющие ноги пледом, положил поверх телефонную трубку и обессиленно уронил руки поверх подлокотников. Его взгляд то и дело инстинктивно обращался вниз, словно надежда, что телефон вот-вот позвонит, еще не угасла, но, конечно же, угасла она уже давно, а телефон не звонил.
Тени подступали, одна - самая смелая, слегка прикоснулась к старику своей темной бесформенной лапой, и его пустое, обреченное отчаяние наполнили воспоминания. Сквозь боль в груди, к горлу подступил горький комок разочарования. Последним усилием, старик сбросил телефон на пол и прикрыл глаза, что бы больше их не открывать.
Телевизор перестал показывать что-либо, кроме белого шума. Левая рука Старика, не шевелясь, лежала на подлокотнике поверх пульта управления, зажав кнопку переключения каналов, и на дисплее, в правом верхнем углу экрана, высвечивались цифры - 989; 990; 991...
992
Пол года назад. Он перестал выходить на улицу. Родственников не осталось - остались лишь несколько друзей, но и они не приходили на встречи. После выхода на пенсию, времени становится так много, что выкроить из него хоть что-то дельное становится решительно невозможно - как невозможно из огромной кучи перемешанных деталей построить ладный дом: одна минута наслаивается, мешает другой и так до бесконечности, пока не переберешь их все, найдя нужную в самую последнюю очередь. У Старика не было семьи, но он не жалел об этом - он не тратил жизнь на кого-то другого, но на себя он ее, увы, тоже не смог потратить.
Одна из теней подползла чуть ближе, и, самым кончиком черного языка, словно попробовала нечесаную белоснежную шевелюру на вкус. Его взгляд затуманился. Среди сполохов света и тьмы, он почувствовал, как по онемевшим щекам потекли слезы: еще более темные воспоминания топили сознание, не хуже чем несколько тяжелых булыжников, грубой веревкой привязанных к шее.
993
Ровно год назад, он похоронил свою любимую. Нет, не жену - она даже не знала, что он до сих пор любит ее - быть может лишь смутно догадывалась. Прожив большую часть своей жизни с другим мужчиной, она оставалась в его сердце последней движущей силой. Они часто созванивались, но получив, когда-то очень давно, четкий отказ, на предложение руки и сердца, он так и не решился предложить их вновь, просто оставаясь ее лучшим другом - вплоть до самого конца.
Сегодня, на ее свежую могилу пришли многие. Некоторых присутствующих Старик знал, например, ее мужа - не слишком хорошо, но достаточно, что бы понимающе кивнуть ему при встрече. Кто-то утешительно хлопал его по плечу, во время поминок, но к Старику не подошел никто – в самом деле -всего лишь один из множества друзей.
Неожиданно, кто-то коснулся его плеча, и пальцем провел от плеча к локтю, подхватив Старика под руку: такой знакомый жест. В изумлении, Старик встрепенулся, ожидая увидеть каким-то образом воскресшую подругу - ее саркастичную, из-за низких уголков губ улыбку, но нет - это была ее дочь - его крестница. Изумление, сменившее тоску, исчезло, и на ее место пришла еще большая тоска – с трудом сдерживая слезы, Старик обнял девушку – и произнес заранее заготовленные утешительные слова. А когда она предложила ему посмотреть их семейный альбом, согласился и попросил дать ему одну из их фотографий с собой.
Остаток вечера, Старик провел, размышляя: смерть любимого человека – трагедия для тех кто остается в живых, ей больше не больно, а значит - жалеть об этом не честно. Придя домой, он еще долгое время смотрел на подаренное фото - одну из последних фотографий, где он, его подруга и ее муж стоят на фоне церкви – сразу после крестин ее дочери – так был запечатлен последний счастливый день в его жизни.
994
Тени сгущались. Все чаще касались они Старика своими щупальцами - он угасал. Борьба с тоской всегда давалась ему с трудом. Иногда, он мог отвлечься от нее - заставить себя на пару часов перестать чувствовать что-либо, но затем, подавленные эмоции пробивались наружу, и тащили за собой груз воспоминаний, которые делали жизнь еще более невыносимой чем прежде.
995
Десять лет назад – Старику исполнилось 67 – несколько лет отсрочивал он свою пенсию, не зная, чем заняться дома, но, похоже, тянуть дальше смысла не было. Коллеги провожали его с почестями. За день до прощания, он сделал свою последнюю операцию - спас еще одну жизнь. Пациент, наверняка, даже не запомнил его имени – всего лишь какой-то Старик. Но это было не важно - в самом деле, он не был последним хирургом на планете и не требовал к себе особенного отношения только из-за способности хорошо делать свою работу.
После шестидесяти, желания притупляются и уже не так важно, чего ты хочешь – куда важнее остаться самим собой, не растеряв тех частей, которые составляли твою личность прежде. Надменно поприветствовав свою молодую замену, Старик с трудом произнес давно задуманную фразу: надеюсь вы не уроните часть нашей клиники - здесь работают только лучшие.
Он ушел, держа большую коробку воспоминаний подмышкой: награды, дипломы, подарки и задаваясь вопросом - зачем он так поступил? Неужели только для того, что бы сохранить лицо - ведь он не такой - никогда не чувствовал он в себе этой надменности, но продолжал поступать высокомерно - должно быть за такой пышной маской просто легче прятать пустоту.
Не доходя до машины, Старик аккуратно положил коробку со своими вещами в мусорный контейнер. Он уже давно решил для себя - воспоминания бесполезны, если никто, даже он сам, не хочет их хранить.
996
Даже сквозь закрытые веки, старик видел, как сужается световое пятно перед ним, превращаясь в узкую - едва различимую полоску. Он шел в пустоту, не ощущая ни тела, ни души. Когда-то, ему внушали, что смерть - не более чем новый этап существования. Должно быть, те кто так говорил, никогда не умирали - не ощущали, как испаряются мысли, составляющие сущность твоего существования. Любые сложные рассуждения отмирают, оставляя место одному лишь животному ужасу перед неизвестностью.
Старик уже умирал - совсем недавно, его вытащили с того света, когда он упал на улице со вторым по счету инфарктом и сейчас - он шел по проторенной тропе поступью видавшего виды путника. Он не хотел спасения тогда, не хотел он его и сейчас. Ужас отступал, уступая месту смирению и спокойствию - эмоции ослабевали, их место заполняла боль - физическая, и от нее ему становилось легче.
997
Двадцать пять лет назад: прежде матери, умер отец. Онкология была у них обоих - как иронично, но отец продержался на год меньше. Оперировать нечего - лейкоз четвертой стадии, с метастазами в лимфоузлах и прорастанием в печени. Отец был сильным человеком и боролся до последнего, но его молитвы оказались не так действенны, как ему казалось, а от химии он наотрез отказался. Уговоры не помогли, и вот - его не стало. Иногда, сила человека затмевает его разум, не давая спастись. Еще одни похороны, шрамом - более тонким, чем прочие, но все же шрамом легли на сердце. Тогда Старик надеялся, что этот шрам будет последним. В памяти Старика хорошо сохранились проводы: полукруглая комната, с небольшим пьедесталом посередине. Два дюжих санитара выносят гроб с телом и привычным движением открывают крышку. Тело внутри выглядит незнакомым – укутанное в саван, с украшенной лентой на лбу – восковое, неестественное. Это уже не отец - его нет, это лишь еще одно воспоминание. На правой щеке - отметина от неудачно-выдернутого из реки рыболовного крючка - отец никогда не любил рыбачить. Этот шрам старик помнил с самого детства - как странно, что именно шрам волновал его сейчас, а не то, что больше никогда этот человек не попытается оспорить саму суть мироздания в одной из своих длинных, извилистых, но скорее безумных, чем мудрых речах. Старик знал все его речи наизусть – уж слишком часто беседовали они – спорили, порой до крика. И сейчас, едва вспомнив, Старик тут же начал спор с самим собой, приводя отцовские аргументы против своих собственных. - Воспоминания материальны – решил он тогда. Кто мы, если не наши мысли, а если мысли живы, значит, живы и мы.
998
Боль в руке вспышкой пронзила блуждающий во тьме разум. Голова нещадно кружилась, и это было еще хуже, чем просто боль. Замутненный взгляд вновь метнулся к телефону на полу, но старик усилием воли отвел его - он знал, позвонить еще не поздно, но кому? Последние годы, единственное, что удерживало его на этом свете - была привычка. Ежедневная пытка в виде воспоминаний, грусти и бесконечной череды разочарований в собственных поступках были пыткой, которую он никак не решался оборвать, и все ожидал какого-то неведомого спасения, и вот, сейчас - когда спасение так близко, какая-то часть его души все никак не желала принять его.
Адреналин заставлял измотанное сердце сокращаться вновь и вновь возвращая сознание к истерзанной человеческой оболочке, и страх уже перевесил печаль на чаше весов. Еще один мощный удар сердца, и Старик встрепенулся, раскрыв глаза и попытавшись дотянуться до телефона: несколько мучительных секунд прошло, прежде чем ему удалось подцепить ее едва-слушающейся рукой, но дотянув ее до глаз, и набрав заветные 911, Старик вновь откинулся на спинку кресла. Тени плотно обступили его. Свет от экрана телевизора почти погас, а телефон выскользнул на колени из ослабыших рук.
999
Сорок лет назад. Старик и его подруга идут по набережной, держась за руки. Она его любит, но не так, как ему хочется – им хорошо вместе, но мысли ее вдалеке. Она уже отказала ему – поговорив, они решили немного подождать – она, виня себя и ожидая, что, быть может, чувства появятся, а он – просто смирившись с фактом. У них были странные отношения. Они гуляли чуть ли не ежедневно, подолгу общаясь и обсуждая свои самые откровенные мысли. Что с того, что они не были парой? Если ты счастлив, только от того, что человек идет рядом с тобой – не имеет значение, как общество характеризует эти отношения.
Он знал, что это не продлится долго. Однажды, она найдет того самого человека – лучшего чем Старик во всех отношениях. Но, пока этого не произошло, сам он не искал никого, что бы продлить агонию собственной любви, и хотя бы иногда ощущать это ни с чем несравнимое счастье, от ее руки в его руке. Прошло уже десять лет с их первого знакомства.
- Знаешь, ты наверное, на меня обидишься, но я хочу тебе сказать – я познакомилась с одним человеком…
Старик замер, но уже через секунду справился с собой, натянув на лицо непринужденную улыбку.
- Правда! Как здорово! Неужели решила остепениться.
- Да!.. Так – ты не прекратишь со мной общаться? – Помнишь, завтра, на велосипедах?
Конечно, он помнил. Ничего не изменилось – всего лишь еще один шрам. У него не было права вмешиваться – ведь они уже все обсудили.
Ему 12. Продленную группу почти полностью разобрали по домам, но его мама работала до восьми, и он оставался один, наедине с уборщицей и парой дежурных воспитательниц. Сидя у окна, он вглядывался в снежный пейзаж, дожидаясь знакомой машины, и вот - она появилась, сверкая в свете ночных фонарей. Он знал, что его мама устала, и не хотел больше ждать, бегом вырвавшись в коридор, он не заметил, что на лестничной площадке уборщица пролила мыльную воду. Он не понял, как упал - просто вот, он уже смотрит в потолок, и совершенно не может дышать. Паники еще нет - лишь легкое беспокойство: я же не слишком испачкался? Быстро поднявшись на ноги, он снова и снова пытался протолкнуть воздух в легкие, но в них словно что-то заклинило. Из глаз текут слезы, хочется крикнуть - "не могу дышать", но воздуха нет. В глазах все начинает плыть, и он снова падает - изо всех сил стараясь протолкнуть воздух - на сей раз мышцами рта - плотно сжав губы и, в какой-то момент ему это удается: сведенные судорогой мышцы расслабились, и он смог сделать глубокий вдох, а за ним - еще один. В глазах застыли слезы страха и облегчения, но по лестнице уже поднималась мать.
- Мама, я...
- Ты что, ревел? Не смей меня позорить. - Оборвала она его, хватая за руку и отводя вниз - к раздевалке.
Старик так и не сказал ей, что чуть не погиб тогда - больше ни разу, никто, глядя ему в глаза не видел его слез - не мог догадаться, что ему плохо или больно.
Пройдя свой жизненный путь достойно, он так ни разу и не был счастлив, но, по всей видимости, такой цели у него и не было.
Поток воспоминаний угасал. Он помнил каждую свою неудачу– от самой первой и до последней стройными рядами они описывали всю его жизнь. Он научился одному – скрывать свою боль, и потому, никто не спешил помочь ему, считая, что у него все и всегда в порядке.
Тени подступали. Рука Старика замерла. Головокружение больше не чувствовалось, сердце дернулось в последний раз и замерло, а вслед за ним, на невидящие глаза накатила тьма – еще более глубокая чем прежде. Вздохнув в последний раз, Старик умер. Трубка у него на коленях загорелась – и зазвучал сигнал вызова, но его никто не услышал. Тени бросились врассыпную, сегодня к ним присоединилась еще одна тень. Взмывая в небо, они окидывали мертвыми глазами землю в поисках тех, кто также был готов присоединиться к их мрачным поискам.
Он почувствовал боль в груди 30 минут назад, как только последний кусочек его жизни отправился в плотный черный пакет с мусором. С трудом держась на ногах, старик отпер входную дверь и выключил свет. Его любимое потрепанное кресло, стоявшее ровно посередине комнаты - единственный, помимо телевизора, оставшийся на своем месте элемент интерьера уютно скрипнуло под его весом. Все было готово.
Старик прикрыл холодеющие ноги пледом, положил поверх телефонную трубку и обессиленно уронил руки поверх подлокотников. Его взгляд то и дело инстинктивно обращался вниз, словно надежда, что телефон вот-вот позвонит, еще не угасла, но, конечно же, угасла она уже давно, а телефон не звонил.
Тени подступали, одна - самая смелая, слегка прикоснулась к старику своей темной бесформенной лапой, и его пустое, обреченное отчаяние наполнили воспоминания. Сквозь боль в груди, к горлу подступил горький комок разочарования. Последним усилием, старик сбросил телефон на пол и прикрыл глаза, что бы больше их не открывать.
Телевизор перестал показывать что-либо, кроме белого шума. Левая рука Старика, не шевелясь, лежала на подлокотнике поверх пульта управления, зажав кнопку переключения каналов, и на дисплее, в правом верхнем углу экрана, высвечивались цифры - 989; 990; 991...
992
Пол года назад. Он перестал выходить на улицу. Родственников не осталось - остались лишь несколько друзей, но и они не приходили на встречи. После выхода на пенсию, времени становится так много, что выкроить из него хоть что-то дельное становится решительно невозможно - как невозможно из огромной кучи перемешанных деталей построить ладный дом: одна минута наслаивается, мешает другой и так до бесконечности, пока не переберешь их все, найдя нужную в самую последнюю очередь. У Старика не было семьи, но он не жалел об этом - он не тратил жизнь на кого-то другого, но на себя он ее, увы, тоже не смог потратить.
Одна из теней подползла чуть ближе, и, самым кончиком черного языка, словно попробовала нечесаную белоснежную шевелюру на вкус. Его взгляд затуманился. Среди сполохов света и тьмы, он почувствовал, как по онемевшим щекам потекли слезы: еще более темные воспоминания топили сознание, не хуже чем несколько тяжелых булыжников, грубой веревкой привязанных к шее.
993
Ровно год назад, он похоронил свою любимую. Нет, не жену - она даже не знала, что он до сих пор любит ее - быть может лишь смутно догадывалась. Прожив большую часть своей жизни с другим мужчиной, она оставалась в его сердце последней движущей силой. Они часто созванивались, но получив, когда-то очень давно, четкий отказ, на предложение руки и сердца, он так и не решился предложить их вновь, просто оставаясь ее лучшим другом - вплоть до самого конца.
Сегодня, на ее свежую могилу пришли многие. Некоторых присутствующих Старик знал, например, ее мужа - не слишком хорошо, но достаточно, что бы понимающе кивнуть ему при встрече. Кто-то утешительно хлопал его по плечу, во время поминок, но к Старику не подошел никто – в самом деле -всего лишь один из множества друзей.
Неожиданно, кто-то коснулся его плеча, и пальцем провел от плеча к локтю, подхватив Старика под руку: такой знакомый жест. В изумлении, Старик встрепенулся, ожидая увидеть каким-то образом воскресшую подругу - ее саркастичную, из-за низких уголков губ улыбку, но нет - это была ее дочь - его крестница. Изумление, сменившее тоску, исчезло, и на ее место пришла еще большая тоска – с трудом сдерживая слезы, Старик обнял девушку – и произнес заранее заготовленные утешительные слова. А когда она предложила ему посмотреть их семейный альбом, согласился и попросил дать ему одну из их фотографий с собой.
Остаток вечера, Старик провел, размышляя: смерть любимого человека – трагедия для тех кто остается в живых, ей больше не больно, а значит - жалеть об этом не честно. Придя домой, он еще долгое время смотрел на подаренное фото - одну из последних фотографий, где он, его подруга и ее муж стоят на фоне церкви – сразу после крестин ее дочери – так был запечатлен последний счастливый день в его жизни.
994
Тени сгущались. Все чаще касались они Старика своими щупальцами - он угасал. Борьба с тоской всегда давалась ему с трудом. Иногда, он мог отвлечься от нее - заставить себя на пару часов перестать чувствовать что-либо, но затем, подавленные эмоции пробивались наружу, и тащили за собой груз воспоминаний, которые делали жизнь еще более невыносимой чем прежде.
995
Десять лет назад – Старику исполнилось 67 – несколько лет отсрочивал он свою пенсию, не зная, чем заняться дома, но, похоже, тянуть дальше смысла не было. Коллеги провожали его с почестями. За день до прощания, он сделал свою последнюю операцию - спас еще одну жизнь. Пациент, наверняка, даже не запомнил его имени – всего лишь какой-то Старик. Но это было не важно - в самом деле, он не был последним хирургом на планете и не требовал к себе особенного отношения только из-за способности хорошо делать свою работу.
После шестидесяти, желания притупляются и уже не так важно, чего ты хочешь – куда важнее остаться самим собой, не растеряв тех частей, которые составляли твою личность прежде. Надменно поприветствовав свою молодую замену, Старик с трудом произнес давно задуманную фразу: надеюсь вы не уроните часть нашей клиники - здесь работают только лучшие.
Он ушел, держа большую коробку воспоминаний подмышкой: награды, дипломы, подарки и задаваясь вопросом - зачем он так поступил? Неужели только для того, что бы сохранить лицо - ведь он не такой - никогда не чувствовал он в себе этой надменности, но продолжал поступать высокомерно - должно быть за такой пышной маской просто легче прятать пустоту.
Не доходя до машины, Старик аккуратно положил коробку со своими вещами в мусорный контейнер. Он уже давно решил для себя - воспоминания бесполезны, если никто, даже он сам, не хочет их хранить.
996
Даже сквозь закрытые веки, старик видел, как сужается световое пятно перед ним, превращаясь в узкую - едва различимую полоску. Он шел в пустоту, не ощущая ни тела, ни души. Когда-то, ему внушали, что смерть - не более чем новый этап существования. Должно быть, те кто так говорил, никогда не умирали - не ощущали, как испаряются мысли, составляющие сущность твоего существования. Любые сложные рассуждения отмирают, оставляя место одному лишь животному ужасу перед неизвестностью.
Старик уже умирал - совсем недавно, его вытащили с того света, когда он упал на улице со вторым по счету инфарктом и сейчас - он шел по проторенной тропе поступью видавшего виды путника. Он не хотел спасения тогда, не хотел он его и сейчас. Ужас отступал, уступая месту смирению и спокойствию - эмоции ослабевали, их место заполняла боль - физическая, и от нее ему становилось легче.
997
Двадцать пять лет назад: прежде матери, умер отец. Онкология была у них обоих - как иронично, но отец продержался на год меньше. Оперировать нечего - лейкоз четвертой стадии, с метастазами в лимфоузлах и прорастанием в печени. Отец был сильным человеком и боролся до последнего, но его молитвы оказались не так действенны, как ему казалось, а от химии он наотрез отказался. Уговоры не помогли, и вот - его не стало. Иногда, сила человека затмевает его разум, не давая спастись. Еще одни похороны, шрамом - более тонким, чем прочие, но все же шрамом легли на сердце. Тогда Старик надеялся, что этот шрам будет последним. В памяти Старика хорошо сохранились проводы: полукруглая комната, с небольшим пьедесталом посередине. Два дюжих санитара выносят гроб с телом и привычным движением открывают крышку. Тело внутри выглядит незнакомым – укутанное в саван, с украшенной лентой на лбу – восковое, неестественное. Это уже не отец - его нет, это лишь еще одно воспоминание. На правой щеке - отметина от неудачно-выдернутого из реки рыболовного крючка - отец никогда не любил рыбачить. Этот шрам старик помнил с самого детства - как странно, что именно шрам волновал его сейчас, а не то, что больше никогда этот человек не попытается оспорить саму суть мироздания в одной из своих длинных, извилистых, но скорее безумных, чем мудрых речах. Старик знал все его речи наизусть – уж слишком часто беседовали они – спорили, порой до крика. И сейчас, едва вспомнив, Старик тут же начал спор с самим собой, приводя отцовские аргументы против своих собственных. - Воспоминания материальны – решил он тогда. Кто мы, если не наши мысли, а если мысли живы, значит, живы и мы.
998
Боль в руке вспышкой пронзила блуждающий во тьме разум. Голова нещадно кружилась, и это было еще хуже, чем просто боль. Замутненный взгляд вновь метнулся к телефону на полу, но старик усилием воли отвел его - он знал, позвонить еще не поздно, но кому? Последние годы, единственное, что удерживало его на этом свете - была привычка. Ежедневная пытка в виде воспоминаний, грусти и бесконечной череды разочарований в собственных поступках были пыткой, которую он никак не решался оборвать, и все ожидал какого-то неведомого спасения, и вот, сейчас - когда спасение так близко, какая-то часть его души все никак не желала принять его.
Адреналин заставлял измотанное сердце сокращаться вновь и вновь возвращая сознание к истерзанной человеческой оболочке, и страх уже перевесил печаль на чаше весов. Еще один мощный удар сердца, и Старик встрепенулся, раскрыв глаза и попытавшись дотянуться до телефона: несколько мучительных секунд прошло, прежде чем ему удалось подцепить ее едва-слушающейся рукой, но дотянув ее до глаз, и набрав заветные 911, Старик вновь откинулся на спинку кресла. Тени плотно обступили его. Свет от экрана телевизора почти погас, а телефон выскользнул на колени из ослабыших рук.
999
Сорок лет назад. Старик и его подруга идут по набережной, держась за руки. Она его любит, но не так, как ему хочется – им хорошо вместе, но мысли ее вдалеке. Она уже отказала ему – поговорив, они решили немного подождать – она, виня себя и ожидая, что, быть может, чувства появятся, а он – просто смирившись с фактом. У них были странные отношения. Они гуляли чуть ли не ежедневно, подолгу общаясь и обсуждая свои самые откровенные мысли. Что с того, что они не были парой? Если ты счастлив, только от того, что человек идет рядом с тобой – не имеет значение, как общество характеризует эти отношения.
Он знал, что это не продлится долго. Однажды, она найдет того самого человека – лучшего чем Старик во всех отношениях. Но, пока этого не произошло, сам он не искал никого, что бы продлить агонию собственной любви, и хотя бы иногда ощущать это ни с чем несравнимое счастье, от ее руки в его руке. Прошло уже десять лет с их первого знакомства.
- Знаешь, ты наверное, на меня обидишься, но я хочу тебе сказать – я познакомилась с одним человеком…
Старик замер, но уже через секунду справился с собой, натянув на лицо непринужденную улыбку.
- Правда! Как здорово! Неужели решила остепениться.
- Да!.. Так – ты не прекратишь со мной общаться? – Помнишь, завтра, на велосипедах?
Конечно, он помнил. Ничего не изменилось – всего лишь еще один шрам. У него не было права вмешиваться – ведь они уже все обсудили.
Ему 12. Продленную группу почти полностью разобрали по домам, но его мама работала до восьми, и он оставался один, наедине с уборщицей и парой дежурных воспитательниц. Сидя у окна, он вглядывался в снежный пейзаж, дожидаясь знакомой машины, и вот - она появилась, сверкая в свете ночных фонарей. Он знал, что его мама устала, и не хотел больше ждать, бегом вырвавшись в коридор, он не заметил, что на лестничной площадке уборщица пролила мыльную воду. Он не понял, как упал - просто вот, он уже смотрит в потолок, и совершенно не может дышать. Паники еще нет - лишь легкое беспокойство: я же не слишком испачкался? Быстро поднявшись на ноги, он снова и снова пытался протолкнуть воздух в легкие, но в них словно что-то заклинило. Из глаз текут слезы, хочется крикнуть - "не могу дышать", но воздуха нет. В глазах все начинает плыть, и он снова падает - изо всех сил стараясь протолкнуть воздух - на сей раз мышцами рта - плотно сжав губы и, в какой-то момент ему это удается: сведенные судорогой мышцы расслабились, и он смог сделать глубокий вдох, а за ним - еще один. В глазах застыли слезы страха и облегчения, но по лестнице уже поднималась мать.
- Мама, я...
- Ты что, ревел? Не смей меня позорить. - Оборвала она его, хватая за руку и отводя вниз - к раздевалке.
Старик так и не сказал ей, что чуть не погиб тогда - больше ни разу, никто, глядя ему в глаза не видел его слез - не мог догадаться, что ему плохо или больно.
Пройдя свой жизненный путь достойно, он так ни разу и не был счастлив, но, по всей видимости, такой цели у него и не было.
Поток воспоминаний угасал. Он помнил каждую свою неудачу– от самой первой и до последней стройными рядами они описывали всю его жизнь. Он научился одному – скрывать свою боль, и потому, никто не спешил помочь ему, считая, что у него все и всегда в порядке.
Тени подступали. Рука Старика замерла. Головокружение больше не чувствовалось, сердце дернулось в последний раз и замерло, а вслед за ним, на невидящие глаза накатила тьма – еще более глубокая чем прежде. Вздохнув в последний раз, Старик умер. Трубка у него на коленях загорелась – и зазвучал сигнал вызова, но его никто не услышал. Тени бросились врассыпную, сегодня к ним присоединилась еще одна тень. Взмывая в небо, они окидывали мертвыми глазами землю в поисках тех, кто также был готов присоединиться к их мрачным поискам.
Румянцев Алексей
2018
